Ту командировку в село Волово (это на границе Липецкой и Тульской областей) я запомню, наверное, на всю жизнь. Она была ранней весной, когда ещё не сошёл снег и темнело довольно рано. Наша машина перед самой дорогой домой сломалась, её решили оставить в селе хотя бы на ночь. А мне теперь предстояло как-то попасть на вокзал, на последний автобус. Времени было достаточно, но не находилось свободного транспорта. И тогда вдруг словно неоткуда появился дед Игнат со своей телегой и лошадью. Он и повёз меня на вокзал, а по дороге, узнав, что я журналист, рассказал о своём детстве. Мне бы, растяпе, сразу взять быка за рога, всё записать, узнать хотя бы его фамилию и сфотографировать. Но в тот час я была так расстроена из-за машины, что ничего этого не сделала. И лишь вернувшись домой, подробно записала рассказ деда Игната.
Надо сказать, этот человек сразу бросался в глаза своей самобытностью. Он вообще не любил транспорт — называл все машины «конторскими» и считал, что веры им нет.
Я не без труда и опасения взобралась на телегу. «Конторская» машина казалась мне всё же надёжней, да и втрое быстрее. Дед Игнат набросил мне на колени свой тулуп, густо пахнущий овчиной. А сам зябко качал ногами в старых галошах да сердился на лошадь: «Иди же, душа с хвостом!..»
Игнат рассказывал мне о своём детстве, и было немного странно слышать самое сокровенное, доверенное человеку невысокого ранга попутчика. Дед говорил неторопливо, и оттого весь этот вечер тоже вдруг показался неторопливым и спокойным, насквозь пропахшим старым овчинным тулупом.
Война пришла в Русановку (это Долгоруковский район липецкой области), подкараулив Игнаткины надежды и безжалостно обрубив их под самый корень.
В сентябре Игнатка собирался пойти в школу, к учителю Симу Симычу, их соседу. Но Сим Симыч ушёл на фронт, оставив дома жену и троих ребятишек. Вместе с ним проводили и Петра Михалыча, учителя математики и прочих точных наук у старших ребят.
В школе осталась старенькая Анна Павловна, которая прежде воспитывала в курносом племени любовь к языку, литературе и географии. Селяне, подумав-поспорив, рассудили, что маленькие в школу пойдут к зиме. Глядишь, к этому времени и Гитлера разобьют уже.
Игнатка заметался, без конца заглядывая в старый портфель, оставленный в наследство старшим братом Иваном. А, догадавшись, что учёной степени первоклассника ему пока не видать, разгневался не на шутку. Стащил у матери большой нож и решил поутру поспешить на подмогу нашим, чтобы поскорее разбить фашистов. Мать нож нашла и всыпала Игнату, чтоб не думал бегать из дому.
Тогда на Игнатку напала тоска. Загрустил и его первый друг-одногодок рыжий, худощавый Петька. Выходило, что занятия у них теперь такие же, как и у дошколят – помогать по хозяйству да рыбачить. А почёт первоклассников откладывался на непонятный срок. Петька, которого за худобу да малый рост в деревне прозвали шпенделем, ещё кое-как крепился. А вот Игнатке стало совсем невмочь. Высокий не по возрасту, крепыш с приличными кулаками, он приносил два полных ведра из колодца и, даже не переводя дух, мог принести ещё и ещё. Ему вот-вот исполнится восемь лет – и оставаться в дошколятах?
Петька, не мудрствуя лукаво, предложил мстить фрицам по-партизански. Как – он пока не знал, и объявил, что будет думать.
Игнатке же было не до раздумий – уходил на войну старший брат Иван.
Отец Игнатки погиб незадолго до войны. Он был лесорубом и однажды не рассчитал – упавшее дерево придавило его насмерть. Мать осталась с Иваном и Игнаткой.
Ваня был первым учителем Игнатки, на ту пору – пухлого малыша, которого все дразнили за картавость. Никак не мог прожевать свою «кашу» во рту Игнатка, и оттого вылетали у него изо рта всякие корявые странности. Мстительной ненавистью горел Игнатка к трём неподдающимся ему буквам: «б», «с» и «ш».
Вот и придумывал Иван для братишки разные непонятные слова с этими буквами. Игнатка пытался их говорить, жевал свою кашу, сердился и смеялся. Особенно трудно давалась ему «штепсельная барабулька» – так Ваня называл "журавль" у колодца.
– Вань, дай водички! – просил Игнат.
– Дам, а куда за ней сходить надо?
– К колодцу.
– Тогда бери сам.
И делай, что хочешь, пока не скажешь эту самую барабульку. Ваня учитель строгий был.
И вот теперь он уходил на фронт. Игнатка к тому времени говорил уже хорошо, а вот сказать, что любит брата, не мог. Не умел он говорить такие слова, не знал их, а, если бы и знал, посчитал бы за девчоночью слабость. И, провожая Ивана из дому, лишь уткнулся на миг в пахнущие дымом и сеном руки брата.
Остался Игнатка с верным другом рыжим Петькой. Вдвоём они думали, как одолеть фашистов, прикидывали так и этак, ожидая подходящего случая. Как-то раз им показалось, что удача близко – в деревне стали поговаривать о том, что на войну собрались две их девушки – бойкая черноглазая Анюта и тихая светленькая Зина. Ребята решили пристроиться к ним – авось вместе доберутся до фронта. Но девчата наотрез отказались.
А Анюта натянула Игнатке шапку на лоб до самых глаз и сказала, что пока шапка велика, на войну его никак не возьмут. А шапка была отцовская – когда-то ещё она впору будет?
Девчата ушли одни.
Вскоре к Анютиной матери пришла похоронка. А затем – к матери Зины.
Холода в Русановке наступили крепкие. По ночам вода, принесённая Игнаткой из колодца, замерзала в ведре. Лёд Игнатка бил палкой, представляя, что расправляется с фрицами.
Петька ходил на реку рыбачить. Но возвращался домой всегда с пустыми руками. А однажды уснул около проруби и чуть не свалился в стылую воду. Спасло то, что его мать пришла туда полоскать бельё и увидала сына.
На прорубь Петька больше не ходил и у Игнатки не показывался после этого случая больше недели. А потом нежданно-негаданно явился уже под вечер, взъерошенный, таинственный, и потащил Игната за деревню, в лес.
– Ты чего, ошалел? – набросился на него Игнатка. – Сейчас мать придёт с работы, а у меня вёдра пустые. В прошлый раз увидала, что меня нет, всыпала – сесть не мог! Даже щи стоя хлебал.
– Молчи! – прошипел Петька. – Я фрица нашёл. Он под кустом залёг. Думаю, в потёмках через деревню пробиться решил, гад!
У Игнатки похолодели пятки и по душе словно проскребли ржавым гвоздём. Он рванулся было назад, но остановился. Что делать с фрицем? А ну взаправду он их убьёт? Или в Германию заберёт? Мать давеча рассказывала, что немцы туда детей на грузовиках увозят. А кто сбежать попытается – расстреливают или собаками затравливают.
А Петька не испугался. Он громко дышал над самым Игнаткиным ухом и всё шептал, что фриц уйдёт, коли сейчас его не изловить. Игнатка шёл за Петькой, но противный гвоздь всё скрёб и скрёб душу.
Вскоре ребятишки свернули с дороги и, увязая по пояс в снегу, как мухи в манной каше, стали пробираться к лесу. Жёсткие, словно соломенные, волосы Игнатки намокли и прилипли ко лбу.
Снег набился в рукава, валенки, за шиворот. Он таял, чувствуя тепло тела, смешиваясь с потом. И Игнатка не знал – то ли это страх холодит душу, то ли растаявший снег.
– Вот он! – вдруг выдохнул Петька и бухнулся на коленки, потянув за собой Игнатку.
В лиловых сумерках Игнатка увидел чёрное неподвижное тело под кустом. Солдат лежал как-то нелепо, боком, выставив вперёд левую руку, которая отчего-то была короче, чем надо. Шапка-ушанка, завязанная под подбородком, сползла на лицо. Но лежачий фриц даже не пытался её поправить. Он вообще не шевелился.
– Помер? – снова продышал над ухом Петька, поднимаясь на ноги.
Но солдат вдруг шевельнул страшной короткой рукой. Поскрёб ею снег, как лопатой – рука не гнулась, словно высеченная из дерева.
– Эй, шпион! – негромко сказал Петька. – Сдавайся! Ты в окружении!
Солдат ещё поскрёб снег, поднял голову. В сумерках лица его было не разглядеть.
Игнатка постоял немного и вдруг стал пробираться к нему.
– Ты куда? – крикнул Петька. – Притворяется, гад!
Но Игнатка уже понял, что солдат ранен. Может, и фриц, но раненый. Выходит, и бояться его нечего – ослабевший, что он им сделает?
Игнатка подошёл к «фрицу» и остановился. Что с ним делать-то? А если у него наган за пазухой? Как пальнёт сейчас…
– Эй… – вдруг прохрипел солдат на чистом русском. – Эй… Игнат, что ли…
И снова заскрёб рукой снег. Игнатке опять стало страшно. Знает имя – а откуда? Ведь Игнатка не знаком с этим странным человеком. А ну как взаправду фриц притворяется? Но отчего так хорошо по-русски говорит?
На всякий случай он отошёл подальше и гаркнул осипшим от страха и усталости голосом:
– А ну, вставай! Ты арестован!
– Как есть, арестован, – подытожил из-за спины Петька. – Как это… хандыхох, вот. – И выпрямился, гордый тем, как удачно ввернул иноземное словечко
Солдат попытался шевельнуться, но лишь слабо подскрёб ногами снег. Шапка упала с его головы – она оказалась замотанной в тряпку. Как кокон у бабочки.
– Бара… барабулька, – вдруг выдохнул солдат и хрипло закашлял. – Штепсельная.
И затих...
…Выполняя задание партизан, Иван, Игнаткин брат, подорвал мост через речку, по-существу, соединяющий две деревни. Но сам уйти не успел. Его зацепило взрывом, оторвав кисть руки. Обгоревший, контуженный, он определил-таки направление и пополз домой, потеряв счёт времени. Сколько он прополз – день, неделю – Иван не знал. Порою ему казалось, что вот так, по вершку, двигается он уже целый год. Тогда Иван вспоминал, что снег ещё не растаял и цветов на земле не видно. А стало быть, и время просто кажется таким долгим, растянутым и размазанным, словно кисель по тарелке. И он снова полз, мечтая добраться до своих. Ведь не так далеко осталось, раз места родные он, пусть и в бреду, узнаёт!
Матери Игнатки в это время прислали бумагу о том, что Иван пропал без вести. Игнатке она ничего не сказала, затаила беду в себе, материнским сердцем угадав, что жив её сыночек. И не ошиблась.
Поправившись, Иван снова отправился на войну. Только вот винтовку он теперь держал всегда в левой руке.
А Русановку вскоре оккупировали немцы. Но о этой странице Игнаткиного детства — уже в другой раз.
Автор Софья Милютинская
Свежие комментарии